Гость номера

Просмотров 5804

Галина Карелина: «…Не приведи Господь оскорбить зрителя своим снисходительным равнодушием…»

Галина Карелина: «…Не приведи Господь оскорбить зрителя своим снисходительным равнодушием…»

Автор
Мария Вернер

Я рассматривала афишу совершенно незнакомого мне театра «Ковчег». Проглядев «по диагонали» названия спектаклей (про войну, про любовь, детские и даже «Последний срок» Валентина Распутина) и пообещав себе как-нибудь, когда-нибудь, когда будет меньше работы и лучше погода (читай — никогда) познакомиться с этим театром, я собралась, было, пройти мимо, но глаз «зацепился» за известную фамилию — Карелина.
Галина Карелина по праву считается легендой и старейшиной Александринского театра. За шестьдесят лет службы сыграно более шестидесяти ролей. Ей посчастливилось выходить на сцену с великими артистами ХХ века — Николаем Симоновым, Василием Меркурьевым, Юрием Толубеевым, Николаем Черкасовым, Елизаветой Тиме, Ольгой Лебзак… Не счесть ее наград, дипломов самых различных фестивалей, благодарственных отзывов и восторженных статей весьма суровых критиков. Такая величина в афише спектакля «Последний срок» маленького бездомного театра «Ковчег»?! Народная артистка из Александринки и никому не известный театр?!
На «Последний срок» я шла с любопытством и легким недоумением… Но спектакль всё расставил по местам.
Я люблю такой театр, от которого плохо спится… от которого вспоминается и думается… С годами стала тяготеть к камерности. А может вовсе и не в годах дело, а в БЛИЗОСТИ и ЧЕСТНОСТИ. С большой сцены проще обмануть что ли… Оттого так ценны спектакли на маленькие залы, когда зритель забывает дышать, погружаясь полностью в происходящее, а лично я еще и отворачиваюсь на мгновения. Трудно смотреть на беду, просто созерцать и не действовать. Так что, если все по-честному, ловлю себя на том, что нет-нет, да и отведу глаза… Больно… Бытовая драма «Последнего срока» не имеет ни времени, ни народности… Так было, и так будет… Может, теперь БУДЕТ на чуть-чуть поменьше, благодаря Валентину Распутину и театру «Ковчег». Помимо вечной темы ненужности стариков, предательства самых близких, любви и всепрощении, этот спектакль потрясает искренностью и актерскими работами. На протяжении почти двух часов Галина Карелина, старейшая актриса Александринки, умирает на сцене. В самом прямом смысле этого слова. Ее героиня уже почти шагнула за горизонт, но, услышав голоса детей, приехавших хоронить мать, неожиданно оживает. Это оживание сродни агонии, когда, перед самым уходом, организм мобилизует последние силы дабы попрощаться с миром. Прощание получилось совсем не светлым… Каждый раз мне страшно за Карелину. Все так по правде… Сидя в зрительном зале, я напоминаю себе, что это просто актриса, которая играет несчастную старую Мать; напоминаю, и сразу опять забываю. Большая затратная роль сыграна с потрясающей отдачей, потому и верится, потому и страшно. Я сидела близко, и меня поразили глаза. Глаза, в которых живет боль. Не пафосная и истеричная, а какая-то тихая и почти домашняя, привычная, не показушная. Она не поверхностна — кто не желает, не расслышит. А кто расслышит, поверит сразу. И тут же появляется внутри какое-то тревожное беспокойство, мешающее безоглядно преследовать личные цели, надмеваться, топтать, роптать… Бух, и с очередным ударом сердца внутри что-то начинает меняться. Наверное, настоящий театр так и должен «поступать» со зрителем. Менять, обновлять…
Справедливо мы, люди, устроены; чем старше становимся, тем больше должны ПРЕДЬЯВИТЬ. Нас уже не скрывает нарядный фантик молодости, зачастую обманчивый в своей легкости и свежести. С годами мы «оголяемся» все больше и больше. И отражается в наших глазах то главное, с чем мы прошагали большую часть пути. То главное, что я увидела в глазах распутинской Матери, побудило меня подойти к Карелиной после спектакля и попросить интервью.
— Я не даю интервью, — сказала мне Галина Карелина, — и добавила для пущей убедительности, — не люблю, — но, если будем говорить не обо мне, а о театре, о людях, разных, но НАСТОЯЩИХ, разговор, возможно, состоится.
И мы говорили о Людях, о времени, о Театре вообще, о театрах, в частности, и о великой Александринке, которой недавно исполнилось 260 лет.
Вдумайтесь, театр существует более двух с половиной веков! Это как старый храм, куда изо дня в день приходят люди со своими радостями или бедами; молятся и каются. Оттого и место, где ежедневно раскрываются сердца, становится особенным, намоленным. На площади Островского, в колонной громаде Карла Росси, вот уже третий век подряд происходит нечто подобное.

    

— Галина Тимофеевна, как Вы попали в эту профессию и как оказались в Александринке?

— Учась на юридическом факультете, я даже не помышляла об актерском ремесле. Мне нравилось то, чем я занималась, особенно криминалистика. Я собиралась стать адвокатом, а вовсе не актрисой. Во время летних каникул друзья попросили меня помочь им показаться в театральный. Я согласилась подыграть, а меня приняли… После зачисления я полгода не ходила, все думала, никак не могла решить, надо мне это или нет.
Первый раз, вживую, я увидела Скоробогатова в 1956 году на дипломном спектакле нашего курса «Таланты и поклонники», где играла Негину. Он был председателем дипломной комиссии и исполнял обязанности директора Академического театра драмы имени А.С. Пушкина. По окончании спектакля пришел за кулисы, растроганный, и сказал: «Видите, я плачу. Но это не значит, что вы совершенны. Вы хорошо работали, но вам еще МНОГОМУ надо учиться». Сказал и ушел. Будучи в Москве на Мосфильме, я получила телеграмму о том, что принята в труппу Александринского театра.
— Чем Вам запомнился первый день службы в Александринском театре?
— Я пришла в этот храм, в этот Божественный театр, в своем единственном маркизетовом платье, и втиснулась в нишу в стене. Входят Толубеев, Черкасов, Меркурьев… чем-то неуловимо похожие между собой. За ними Тиме, Лебзак, Инютина, Штыкан. Они несли что-то такое в себе… Это было ВХОЖДЕНИЕ в театр. Это был другой мир. Я стояла и думала: «Боже, куда я попала!» Подошла к расписанию и увидела, что мне уже дали роль в спектакле «Годы странствий». Я смотрела его три раза. Я умирала от того, что видела!
Все ушли работать, а мне что делать?.. Прочитала в расписании, что на пятом ярусе Скоробогатов и Симонов репетируют «Дворянское гнездо». Пойду, думаю, на репетицию схожу. Тихонечко приоткрыла дверь. Стоят два великих артиста, которых я видела так близко в первый раз. Села в углу, у выхода. Разговаривают режиссер Музиль и Скоробогатов. «Вы извините, что я вас вызвал, — говорит Скоробогатов, — я все лето мучился одним куском этой сцены, я хотел попробовать по-другому». Они стали пробовать, договариваться, а потом стали играть. Не играть, а ПРОЖИВАТЬ. Я выскочила из зала, благо рядом с дверью сидела. Я бежала по театру, по лестницам и так рыдала. Репетиция, которую я видела, была таинством, и я невольно к нему прикоснулась. И оказалась не готовой к этому. Я никогда не видела их с ТОЙ стороны. Я даже не представляла, что ТАК возможно.
Много лестниц… Хочу вниз бежать… Домой-домой! И не могу найти выхода! Некого спросить, никого нет. Ощущение было, что я схожу с ума. И вдруг мне навстречу сам Вивьен (главный режиссер Ленинградского театра драмы им. А.С. Пушкина 1949-1966 гг.).
— Что с вами? Что с вами случилось? Вас кто-то обидел? Оскорбил? Откуда вы?
— Я с пятого яруса! Там Симонов и Скоробогатов перевернули меня всю, всю мою душу! Зачем вы меня сюда взяли?
— Что значит зачем?
— Я не могу тут быть!
— Успокойтесь. Взяли для того, чтоб вы чему-то научились, — он все понял, — А сейчас идите домой.
— Мне дали роль! Я завтра начинаю репетировать. И если она у меня не получится, я сразу уйду! Вы мне скажете правду?
— Скажу.
Я зашла в туалет и увидела свое лицо. Вся зареванная, в туши, лицо черное. Вот так состоялось мое знакомство с главным режиссером Ленинградского Театра драмы имени А.С. Пушкина Леонидом Сергеевичем Вивьеном. И ведь он посмотрел. Пришел. Не забыл. Я ж не напоминала. А потом вызвал к себе в кабинет:
— Я посмотрел. Работайте. Вам надо работать. И я осталась. Навсегда.
— Вы служили в одном театре с великими артистами. Это были особенные люди?
— Это были просто люди. Грешники. Кающиеся грешники. Но мудрые, думающие. Их герои отражали черты времени. Они жили во времени, служили долгу, нравственным ценностям, при этом отличались деликатностью и скромностью. ОНИ были мудры и всегда оставались Людьми. Прощали, понимали, без конца кому-то помогали…
Юрий Толубеев жил в однокомнатной маленькой квартире, кровать стояла в нише за занавеской. И когда ему дали 4-х комнатную квартиру в конце жизни, он не хотел въезжать. «Юра, — говорила жена, — мы поставим тебе кресло у окна, ты будешь смотреть на Неву».
Меркурьев жил на 4-м этаже. Мы возвращались после шефских концертов. Он останавливался на каждом пролете.
— Василий Васильевич, ну почему ж вы не попросите, чтоб вам дали другую квартиру в доме с лифтом?
— А зачем? Как я буду просить? Себе буду просить?
Мы ехали с гастролей через город Остров, родной город Меркурьева. Василий Васильевич попросил остановить машину. Вышел один. Он встал напротив того места, где был его дом. Стоял и плакал…
Симонов не придавал вещам никакого значения, и ходил в одном костюме. Костюм сидел хорошо, был удобный, но уж очень старый. Мы приехали на гастроли в Одессу. И к Симонову подошел известный одесский портной, который шил костюмы всем на свете.
— Давайте я вам сошью костюм, — предложил портной.
— Зачем? —искренне удивился Симонов, — У меня же есть.

   

Нашему поколению досталась школа величайшего мастерства. И школа жизни. Мы имели счастье наблюдать их поступки, быть с ними рядом, выходить вместе на сцену.
Последний спектакль Черкасова «Все остается людям» Самуила Алешина имел большой успех. Пьеса средняя, но Алешин был очень мудрый драматург: «Делайте с моей пьесой, что хотите, я не буду приходить на репетиции, я приду исключительно на премьеру». Как говорили в те времена, актеры Александринского театра могут сыграть даже телефонную книгу.
В этом спектакле играл Пантелеймон Крымов – блестящий артист. За роль Дронова Черкасова выдвинули на очередную премию. А он принародно отказался. «Официально заявляю, — говорил Черкасов, — что премию за этот спектакль должен получить не я, а Пантелеймон Крымов». Он умел отвечать за свои слова; каждый из них умел.
Они были очень требовательны к себе. Казалось, даже излишне.
Так получилось, что Симонов месяц не выходил на сцену, а потом, когда появился вновь в «Живом трупе», зал начал вставать: поднялись в рядах партера, в ложах, на ярусах. Зал взорвался аплодисментами. Его возвращение расценивалось, как великий подарок.
Они стремились сделать жизнь лучше. Черкасов приезжал из эвакуации. Ехал через войну. Выступал, чтоб поднять дух людей в блокадном Ленинграде. Благодаря Юрию Толубееву появилась поликлиника для творческих работников. Они, как и их герои, уходили светло. Уходили, оставаясь… И завещали нам тайну, которую никому не под силу разгадать…
Александринка удивительным образом притягивает к себе очень хороших людей, которые сразу в нее влюбляются. Будто театр сам выбирает тех, с кем ему жить дальше. Отбирает… Бутафоры, гримеры, одевальщицы, монтировщики, звуковики… Многие приходили сюда почти детьми и оставались на всю жизнь… Они вырастали в прекрасных СЛУЖИТЕЛЕЙ Божественного театра.

Слушая Карелину, вглядываясь в лица на старых фотографиях, я понимаю, что пропустила что-то очень важное. Я пропустила то, что практически безуспешно ищу в современном театре, где «кухня» выдается за «второй план», а «антуражность» с «атмосферностью» главенствуют над смыслом. Мой театр жил в ХХ веке, и я не успела. Слишком поздно родилась. Галина Тимофеевна говорит, что Александринка — Божественный театр. И у нее есть доказательства: после ремонта, демонтажа сцены, за­ме­ны и покраски всего и вся, в нем остался ЗАПАХ ТЕАТРА. Так не пахнет нигде. Так пахнет только Александринка. Значит ТО, что было в этом театре до ремонта, вернулось в уже обновленные стены. Люди, которые служат ему, очень бережливы… Им доверена важная тайна — если улетают ангелы, исчезает запах… неповторимый, необъяснимый, щемящий запах театра.

— Что для вас счастье? Вы счастливый человек?
— «На свете счастья нет, но есть покой и воля», — считал Пушкин.
«Счастья в жизни нет, есть только зарницы его», — считал Толстой.
Коль нет покоя, не сумеешь разглядеть зарниц, не заметишь в суете…
Мне судьба подарила встречу с великими артистами ХХ века, и невероятную ШКОЛУ. Она не лучшая, она другая. В конце жизни я поняла, что школа очень много значит. Кто-то умный сказал: «Жизнь человека, как подъем в гору — чем выше поднимаешься, тем меньше остается сил, зато взгляд свободнее, а просторы чище, шире и яснее». Плохо, что понимание приходит с возрастом. Хорошо, что приходит вообще.
Я счастлива, что живу в самом лучшем городе мира. В городе Пушкина, Достоевского, поэтов Серебряного века.., в городе, пережившем Блокаду. В городе, где на маленькой улице зодчего Росси воздвигнут Божественный театр, в котором служили властители дум, не больше, не меньше. А какие там были женщины! Великие актрисы!
Я очень благодарна своей судьбе за встречи, случайные встречи, которые оказывались неслучайными. Это ведь царский подарок — встреча с ЛЮДЬМИ! Мне никогда за это не расплатиться. Не отслужить. Жизни не хватит.
Я очень верю в людей. Не могу не верить. Они мне много дали! Они меня спасали, чужие абсолютно! Наверное, были и другие, но я их не помню.
Было бы странно, если б я считала себя несчастливым человеком.

— Галина Тимофеевна, несколько слов о зрителе.
— Театр существует для всех. Нас должны понимать и интеллектуалы и рабочие, которые копают яму и никогда не читали Шекспира. Задача театра объединить, а не разобщить.
Самые честные зрители — дети. Они все понимают и не терпят фальши. Если артист врет, они просто отключаются и начинают заниматься своими делами, не деликатничают. Каждый раз, выходя на сцену, я думаю о том, что в зале сидят люди, которые гораздо умнее меня (я рассчитываю на такого зрителя), и не дай Бог, если они не поверят мне, не услышат, как бьется мое сердце. Не приведи Господь оскорбить зрителя своим снисходительным равнодушием! — с годами это чувство стало более обостренным. Ведь самое страшное, что может произойти с актером — когда вместо высокого духа служения искусству на сцене поселяются притворство, бессмыслица, равнодушие.
Театр должен обязательно нести свет!
— Как вы познакомились с «Ковчегом» и почему «отозвались» на него?
— Впервые я увидела «Ковчег» на фестивале, где была в составе жюри.
И вскоре Людмила Манонина-Петрович, художественный руководитель театра, предложила мне роль матери в спектакле «Последний срок». Саму Людмилу Николаевну помню еще по детской театральной школе «Рубикон». Школа существует при «Ковчеге». Педагоги, молодые ковчеговцы, делают очень важное дело. Шутка ли, двести маленьких человек, которые не пошли в подвалы, не заняли свой досуг чем-нибудь фатальным, соблазнов хватает, а пришли в театральную школу «Рубикон». Это ведь, по сути, спасение душ человеческих. Случайно оказавшись на юбилее школы в Доме актера, я увидела детей вежливых, воспитанных, способных думать и умеющих выражать свои мысли. Я вышла на сцену, чтобы поблагодарить педагогов школы, которые воспитали таких ребят. Я видела этих совсем еще юных людей в спектаклях театральной компании «Ковчег». Они выходили на сцену вместе с профессиональными артистами. Спектакли получили награды различных театральных фестивалей, и дети в них не играли, а проживали Жизнь. Узнав, где находится эта школа, я поехала в деревню Гостилицы, Ломоносовского района Ленинградской области, и, проделав этот путь, была поражена мужеству педагогов, которые в течение многих лет каждый день, не взирая ни на какие обстоятельства, приезжали к детям. Сколько нужно было душевных сил, энергии и желания, надежды и любви. «Ведь даже одна спасенная душа — это подвиг». Как же можно это не оценить и не заметить. У «Ковчега» в репертуаре десять спектаклей: для совсем маленьких, для юных и для взрослых.
— Неужели все это не нужно городу?!
— … «Ковчег» был и остается бездом­ным театром…
За аренду любой площадки нужно платить. Им нечем платить. Этот театр может отдать только свое сердце. Они волонтеры. Они не работают, они СЛУЖАТ. А работают — кто грузчиком, кто еще кем-то, чтоб как-то выжить.
Над предложением Людмилы Николаевны сыграть роль Матери в «Последнем сроке» Валентина Распутина подумала, согласилась не сразу. Над спектаклем работали трудно и долго. Спасибо Всероссийскому театральному обществу за предоставленное репетиционное помещение.
Я счастлива, что в своей жизни встретила этих Людей, которые служат театру бескорыстно и на высоком профессиональном уровне.
Я низко кланяюсь этим людям.


+5

Комментарии ()

    Другие статьи